Главред обозрел десятерых сотрудников «Краснозаветской правды». Взгляд поверх андроповских очков не сулил ничего доброго.
Впрочем, экстренное возвращение главного из санатория, где он должен был провести ещё неделю, само по себе было событием экстраординарным. Даже по нынешним сумасшедшим временам.
Главред прочистил горло.
— Вы что, поганцы, совсем офонарели? Кот из дома, мыши в пляс? — прохрипел он.
Если начало первой фразы звучало в малой октаве меццо-пиано, то со слов «совсем офонарели» пошло crescendo, и закончил главный во второй октаве фортиссимо.
Дрожащими от негодования руками он развернул позапрошлый номер и прочёл:
«Пилот НЛО изнасиловал йети
Кошмарную сцену наблюдала пенсионерка Капитолина А., жительница посёлка Выдерга, пожелавшая остаться неизвестной. Она пошла в лес по ягоды и увидела, как на опушку с неба опустился оранжевый шар, по её оценкам, величиной с автобус. Из шара вышло существо гуманоидного вида в серебристой одежде, напоминающей облегающий скафандр. Гуманоид двинулся вдоль опушки в сторону свидетельницы, которая, ни жива ни мертва, затаилась в кустах. Ему оставалось пройти два десятка метров, как из леса выбежало густо поросшее шерстью человекоподобное существо, напоминающее рыжую гориллу в два метра ростом. Лесной житель набросился на гуманоида и, не обращая внимание на протестующие крики и выстрелы из лазерного плазмогана, принялся его энергично любить. Чем закончилось дело, свидетельница не знает, потому что бросилась бежать. "Я так пересрала, даже корзины бросила, а там десять кило голубики!" - призналась она».
К концу чтения добрая половина редакции валялся на столах, издавая похрюкивающие и повизгивающие звуки. Злая половина сидела с каменными лицами.
— Молчать! — рявкнул главный и хлопнул ладонью по столу. — А это что? «В прошлом номере нашей газеты допущена досадная опечатка. Вместо "Пилот НЛО изнасиловал йети" следует читать "Пилот НЛО изнасилован йети". Приносим свои извинения».
— Ну ведь правда! — прогудел хриплый баритон. Его владелец — волосатый молодой бородач — откинулся в стуле так, словно это было кожаное кресло в его собственном кабинете. — Это ж как раз йети покрыл инопланетную форму жизни, а не наоборот… А в первой статье опечатка.
Главный с ненавистью посмотрел на него.
— Я знаю, Климентьев, что это ты…
— Чё сразу я-то? — прогудел бородач с интонацией троечника, которого учительница тянет к доске, чем возбудил новую волну смешков.
— Потому что больше некому. Диверсант хренов. Пиранья пера. Хочешь, чтобы Ильича скинули?
— Валерий Ильич, — прозвенел девичий голосок с противоположного от главреда края стола, — а по-моему, материал интересный…
— И ты, Игнатьева? — возопил главный — так, наверное, Юлий Цезарь с гневом и болью обличал Брута за его ренегатство. — И ты… поддерживаешь эту проституцию?
Юная стажёрка в водолазке и больших очках, со сколотыми в учительский пучок пепельными волосами, покраснела: то ли от слова «проституция», прозвучавшего в её адрес, то ли от волнения, потому что она впервые выступала против начальства.
— Ну, — заговорила она, — материал, конечно, спорный с точки зрения морали, но он поднимает читательский интерес. Валерий Ильич, ну времена не те, люди не хотят читать только про укосы и надои. Вы загляните в центральную прессу.
— Заглядываю, — рявкнул главный. — Как будто западные жёлтые листки, а не советские газеты. Партию поносят, над историей изгаляются, над идеалами, с которыми наши отцы на танки со штыками шли. Надои не нравятся — ну вот вам интересные новости: рэкетиры, проститутки, наркоманы, СПИД, секс этот ваш изо всех щелей, как мы без него жили, барабашки с гуманоидами. Чисто сбесились все. Волосы дыбом встают… — он растерянно пригладил лысину, которая придавала ему сходство со знаменитым тёзкой по отчеству — не хватало только бородки и западающего «р». — Когда же у начальства терпение лопнет, когда эту сволочь приструнят…
— Приструнялка не выросла, — дерзко прокомментировал Климентьев.
Главный начал покрываться страшным нежным румянцем и открыл рот, чтобы произнести гневную отповедь, но тут вмешался замглавреда Кругликов.
Это был человек, удивительно оправдывающий свою фамилию. Он весь был составлен из приятных округлостей: круглая голова, круглое лицо с круглым чичиковским подбородком, округлый животик, мягкая речь без единого острого угла, и даже его привычка говорить «ты» любому собеседнику не производила впечатление хамства, а воспринималась как милое чудачество. Благодаря этим качествам он пересидел в кресле заместителя пятерых главредов, два из которых были сняты с понижением, а ещё один умер от инфаркта после телефонного разноса от самого секретаря обкома партии. Все начальственные громы и молнии пронеслись над круглой головой товарища Кругликова, однако и сам он вот уже четвёртый десяток лет сидел в кресле замглавреда «Краснозаветской правды» — печатного органа районного масштаба, уже без шансов не то что уйти в газету областного или республиканского уровня, но даже занять кресло главного.
— Товарищ Климентьев, угомонись, ты не в Москве на Манежной площади. И ты, Валерий Ильич, не горячись так. Вот товарищ Саша Игнатьева правильно заметила — газета должна быть интересной.
— Газета должна воспитывать у трудящихся правильное мировоззрение! — квакнула Октябрина Некарась — полноватая женщина чуть за пятьдесят, но выглядящая значительно старше своих лет; в газете она отвечала за материалы по вопросам семейной и молодёжной политики..
— Абсолютно согласен, товарищ Некарась, — кивнул Кругликов. — Но для этого трудящиеся должны её прочитать, а предварительно — дойти до киоска и купить за свои, извиняюсь, кровные три копейки. А у нас, товарищи, в последний год бывало до семидесяти процентов возврата из киосков. А после этой, извините, порнографии с пришельцами — знаете сколько возвратов?
— Ну, сколько? — с ненавистью спросила Некарась.
— Ни одного. Расхватали, как горячие пирожки. И, если хотите знать моё мнение, товарищи, нам нужно больше таких материалов. Ярких, интересных, скандальных, если угодно, чтоб народ шёл, как судак на мормышку-безмотылку. Тогда газету будут покупать и читать, а не только, извините, пускать на утилитарные надобности. Вот я месяц назад имел удовольствие беседовать с одним товарищем, он кооперативную парикмахерскую открыл на Карла Либкнехта. Говорит, клиентов мало, до зарезу нужна реклама. Так давай, говорю, разместим в нашей газете…
— Вы что это, товарищ Кругликов, — главный посмотрел на зама поверх очков, — в партийной газете надумали кооперативщиков рекламировать? Через мою голову переговорчики ведёте? Бизнес? — он произнёс это слово так, словно выругался по матери.
— А ты знаешь, что он мне ответил? Я, говорит, не хочу платить за то, чтобы моей рекламой подтирались.
— Мы таким макаром, товарищ Кругликов, рискуем до бог знает чего договориться!.. — грозно заметила Некарась.
— Октябрина Львовна, голубушка ты моя, не жги меня пламенными очами! Я не меньше твоего за газету болею, и партбилет получил в армии, и он для меня — святыня. Только товарищ Перфильев — не ты ли, Ильич, говорил? — велит переходить на хозрасчёт…
При слове «хозрасчёт» и упоминании секретаря обкома главный поскучнел. Со следующего года ожидалось капитальное сокращение финансирования. А это значит, что половина сотрудников пойдёт на все четыре стороны, а оставшимся придётся привыкать к суровому самоограничению.
— …Сами знаете, товарищи, какие времена на дворе, — продолжал Кругликов. — Кто не крутится, тот падает, как колесо велосипедное. А будем давать яркие материалы — будет читатель, а будет газета расходиться — будет и рекламодатель. И не только кооперативщики. Сейчас и нормальным госпредприятиям нужна реклама.
— Всё это хорошо, — сказал главный, растерявший прежний напор при напоминании о хозрасчёте. — Только мы пока ещё партийное издание. И после вашей диверсии с порнографией товарищ Перфильев позвонил мне прямо в санаторий. — Главный не удержался и помял левую сторону грудины, вспоминая начальнический разнос, в котором несколько раз мелькнули слова «мать» и «партбилет». — Велел бросить ванны-массажи и навести порядок. Так вот! — в голосе главного заскрежетало ржавое железо. — Сейчас оформляю командировки, и лично ты, Климентьев… и ты, Игнатьева, раз ты у нас такая любительница сенсаций — после собрания поедете в Выдергу.
— Что? — вырвалось у обоих молодых журналистов.
— Шточка с маслом! Едете в Выдергу, находите ту бабу Капу, опрашиваете её, её деда, соседа, внучку, жучку, сучку… Проведёте журналистское расследование, и чтобы через три дня у меня был нормальный материал. Что там произошло…
— Так ведь… — Климентьев поперхнулся словами.
— А если ты всё выдумал — а ты именно это и хочешь сказать — напишешь, что в погоне за дешёвой сенсацией воспользовался недостоверной информацией из непроверенного источника. И что впредь не допускать подобных оплошностей, недостойных советского журналиста… Так! Остановитесь в Валуйках, я дам телефонограмму Иван-Семёнычу Чужакову, он вас примет и разместит в гостинице при правлении. От Валуйков до Выдерги три километра, пешочком дойдёте.
— Командировочные… — ввернул Климентьев.
— Командировочные получите после выхода материала. А выйдет он, если я его одобрю. Всё, всё, Климентьев, Игнатьева, решено и подписано. Шагом марш.
— А транспорт… Как мы доберёмся? — ахнула Игнатьева.
Главный снял роговые очки и принялся протирать их использованным носовым платком.
— Игнатьева, — сказал он, поморщившись, — персональную «волгу» с водителем я вам предоставить не могу. Вертолёт тоже. Проявите журналистскую смекалку. Какие-то семьдесят километров… Всё, товарищи, как в песне поётся — в дорогу, в дорогу, в дорогу.
* * *
— Знаешь, почему старый козёл отправил нас в Валуйки? — спросил Климентьев.
— Почему? — спросила Саша — воодушевлённая и немного напуганная предстоящей командировкой.
— А чтобы знать, что мы точно туда поехали. А не написали статью в шашлычной, между третьей и шестой кружкой. …Ну что ты на меня так смотришь! Все так делают.
— Но это же… непрофессионализм! — девушка вспомнила самое страшное оскорбление.
— А ехать в деревню Пердяевку искать бабку, которая типа видела, как снежный человек оприходовал гуманоида, это… — Климентьев выразительно крякнул: материться при этом невинном цветике, который в свои без малого двадцать стесняется пользоваться косметикой — всё равно что ссать на детской площадке. — Ладно. Будем транспорт добывать.
— Как?
— С Божьей помощью, да во славу Сатаны. Двушки есть? А то я кошелёк дома забыл.
— Есть… кажется… — Девушка достала кошелёк. — Ой… тут только рубль бумажкой…
— Ладно. Так справлюсь. Сиди тут.
Восходящая звезда краснозаветской журналистики сидела на скамейке, пока старший товарищ, запершись в телефонной будке, колотил кулаком по таксофону и совершал какие-то шаманские действия, силясь выйти на линию без оплаты. Чуть поодаль компания старшеклассников отплясывала под хрипящий магнитофон. Девчонки в боевой раскраски, в едва скрывающих трусики юбках задорно скакали, подпевая «Комбинации»:
— Америкен бой, америкен джой, америкен бой фор олвыйз лайф!..
— …Е! — Напарник хлопнулся на скамейку. — Поднимайся, Сашка, двинули!
— Куда?
— Выполнять задание партии.
* * *
— Вот он! «Цундап-каэс-семьсот-полста»! Трофейный! Дядька Клим после войны из Неметчины притаранил.
— Красота! — несмело сказала Саша, чтобы сделать приятное владельцу «Цундапа» — бритоголовому толстяку в солнцезащитных очках.
— Красоту, барышня, ты видишь, когда смотришься в зеркало, прежде чем погрузиться в ванну. А это арийский зверь, который пройдёт хоть по пашне, хоть по болоту. Домчитесь до ваших Свинячьих Выселок как на крыльях Сатаны.
— А он не развалится через пару километров? — поинтересовался Климентьев.
— Счас ты сам развалишься, будешь такие вопросы задавать… Профилактика каждые полгода. Запчасти бошевские доставали.
— Да ладно те, Макс, я же шуткую…
— Прохладно. Ну, ты смотри. Семейная реликвия. Если что — головой ответишь.
— Ага.
— Свой-то думаешь чинить?
— Вот вернусь из Свинячьих Выселок и сразу починю.
— Ага, знаю я тебя, лодыря… Ладно. К такому транспорту нужны каски подходящие. Подожди…
Толстый Макс скрылся в гараже, и через пару минут вышел, неся две каски, знакомые каждому пионеру по фильмам про войну.
— Штальхельм. Дядька клялся и божился, что со склада. Нулёвые. Фашистских мозгов на изнанке нет.
Климентьев повертел каску в руках.
— А пары шмайсеров у тебя случаем не заваляллось?
— С какой целью интересуешься? — хохотнул Макс. — Счастливо добраться! Слава советской журналистике!
* * *
До Валуйков добрались без приключений. Один раз экипаж остановили на посту ГАИ, хотели придраться к шлемам, но журналистское удостоверение и командировочный лист сняли все вопросы. Первые пятьдесят километров по шоссе пролетели как на крыльях, после поворота на просёлок немецко-фашистскую машину начало штормить, как шаланду в бурном море, но «цундап» добросовестно преодолевал бездорожье.
Когда голодную Сашу от качки и волнения начало мутить, на обочине просёлка показался указатель с трудночитаемой надписью «…уйки». Табличка неоднократно подвергалась атакам вандалов, которые всячески старались истребить первый слог, заменив его буквой «Х».
Через пару минут Климентьев остановил мотоцикл у дома с табличкой «Правление», взбежал по ступенькам крыльца и постучал в закрытую дверь.
До него не сразу дошло, что на двери висит амбарный замок.
— Зар-раза… — прошипел он.
— Что делать будем? — спросила Саша из коляски.
— Искать этого Чувакова. Ильич нас к нему направил.
— Эй! Чего колотишься? — окликнул их пожилой мужской голос. Журналисты обернулись — посреди улицы стоял дядька лет пятидесяти, в белой кепке и выцветшей майке. — Заперто, не видишь, что ли?
— Здравствуйте! — крикнул Климентьев с крыльца.
— Здравствуйте! Заперто, говорю!
— Нам бы товарища Чудакова!
— Кого?
— Ивана Семёныча.
— А, Чужакова! Так нет его.
— А где он? — спросил Климентьев, спускаясь с крыльца и подходя к аборигену.
— А хрен его знает. Уехал в район ещё вчера вечером. По делам каким-то.
— Слышь, дядь… Нам бы кого-то из правления.
— А вам зачем?
— Мы журналисты.
— Из Москвы, что ли?
— Нет. Из «Краснозаветской правды».
— А-а…
— А что, часто журналисты из Москвы приезжают?
— Да ни разу. А чё надо?
— Наш главный прислал товарищу Чумакову телефонограмму…
— Чё?..
К беседующим перед правлением журналистам и пожилому дядьке подошёл худой парень в одних камуфляжных штанах, потом бабка, потом несколько мальчишек и одна девчонка, а через несколько минут перед правлением собралась дюжина сельчан. Климентьев и осмелевшая Саша несколько раз рассказали о причине своего появления, два раза показали журналистские корочки особо бдительным товарищам.
— Вот вы, товарищи — представители прессы, гласности то есть, — настырно лез к ним кудлатый шебутной парень. — Отстань, Валюха, я по делу! По всему Союзу идёт кампания за возвращение городам и весям исконных имён. А наши Валуйки — я исследование проводил, и в архиве сидел, и старожилов опрашивал — испокон веков носили название…
— Удалая Хренодоевка! — крикнул кто-то из мальчишек. Собравшиеся засмеялись, Саша почувствовала, что краснеет.
— Ничего смешного! Надо гордиться предками, а не…
Климентьев с трудом остановил патриота-хренодоевца и попытался узнать, где же Иван Семёныч, но местопребывание главы администрации никто не знал. Уехал, и, когда вернётся, неизвестно.
А телефонограмма главреда ушла в белый свет.
— Плохо дело, — сказал Климентьев. — Он нас разместить должен был.
— Так вам жить негде? — спросила тётка с пергидрольными кудрями.
— Мы в командировке. Нас должны были поселить в гостинице при правлении, — сказала Саша.
— Ой, скажут тоже — «гостиница»! Флигелёк вон тот, сейчас вам откроют… Вы бы сразу сказали…
Через несколько минут флигелёк, был открыт с помощью гвоздодёра, и журналисты вместе с полдюжиной местных жителей водворились туда.
Назвать это гостиницей можно было только выпив для храбрости. Это была небольшая комната с двумя стальными двухъярусными кроватями, шкафом столом и парой стульев.
— Вот тут и располагайтесь, — хлопотала пергидрольная тётка. — Одеяла тут в шкафу, там и ширмочка есть, чтобы девочка не стеснялася…
— Нас во взломе не обвинят? — между прочим спросил Климентьев.
— Да кому оно нужно, взламывать-то… Чё тут воровать-то?.. — резонно заметил их первый собеседник в белой кепке.
— М-да. Если товарищ Чердаков отъехамши, а он тут, как я понимаю, главное и единственное должностное лицо, обед за счёт тружеников села нам не светит. Будем переходить на подножный корм. Дядь, а где тут магазин?
— Ближайший в Долгопятово, отсюда десять кэмэ, — сообщил Белая Кепка. — У нас был, да в том году закрылся. Да ты, парень, не волнуйся, сейчас соберём…
* * *
Саша проснулась на рассвете. Тело болело, как бывает после спанья на непривычно жёстком ложе. Она открыла глаза и увидела низкий потолок, покрытый облупившейся серо-голубой краской.
«Где я? Ах, да — йети, НЛО, командировка, Удалая Хренодоевка… »
Она повернулась набок и едва не сверзнулась с кровати. Взвизгнув, ухватилась за край.
Внизу валялись два опрокинутых стула, отломанная дверца шкафа, помидоры из разбитой банки, кости птиц и рыб. На окне вяло дымилась прожжённая сигаретами занавеска. Из-под соседней кровати торчали чьи-то волосатые ноги.
Саша стала осторожно слезать со своего возвышенного ложа, стараясь ни на кого и ни на что не наступить. В результате она наступила на что-то мягкое и округлое на нижней кровати, услышала недовольное ворчание и скатилась на пол.
На нижней кровати лежали Климентьев и незнакомая рыжая девушка. На девушке были ярко-красные пластиковые бусы, на журналисте — презерватив. Прочая одежда была в произвольном порядке разбросана по комнате.
Стажёрка вспомнила, как вчера они сидели с деревенскими в «гостинице» и говорили о паранормальных феноменах, пергидрольная тётка принесла соленья, мужики натащили копчёной рыбы (деревня стояла возле реки, рыбнадзор был свой, сети имелись в каждом доме, так что рыба обходилась местным дешевле хлеба)... потом кто-то, кажется, патриот Удалой Хренодоевки, принёс первую сулею с первачом.
Дальнейшее она помнила обрывками. Тема паранормальных явлений была подхвачена с энтузиазмом небывалым. Оказывается, все собеседники видали НЛО, и не единожды, а Белая Кепка однажды с вилами наперевес гнался по лесу за снежным человеком, который подобрался к самой околице и унёс на плечах удойную козу. Саша честно пыталась перевести беседу в формат интервью, но не преуспела, и сама принялась рассказывать, как в выпускном классе, гуляя поздним вечером с подругами, пролезли сквозь дырку в заборе и забрели в параллельный город, населённый людьми с фиолетовойй кожей и белыми волосами, блуждали по нему несколько суток, а когда выбрались в привычную реальность — оказалось, что отсутствовали не больше минуты. «Воспоминание» было фантазией чистой воды, уже потому, что в школе у неё не было подруг, с которыми можно было бы гулять поздним вечером, но самогон разбудил в ней вдохновенную сказительницу.
Она не помнила, как Климентьев взгромоздил невменозную напарницу на верхний ярус, чтобы не путалась под ногами (откуда она ещё три минуты вела сбивчивые речи, обращённые во вселенную, пока не отрубилась), и вплотную занялся пламенноволосой аборигенкой.
А сейчас Саша была единственным человеческим существом в «гостинице», сохранившем способность к передвижению.
Не обуваясь, она вышла на улицу, интуитивно нашла ближайший колодец, вытащила полное ведро и вволю нахлебалась сырой воды.
Её немедленно вырвало.
Начинающая журналистка постояла на четвереньках над лужицей, в которой смешались солёные помидоры и желчь, кое-как поднялась и снова отхлебнула воды — на сей раз с большим успехом. Остаток воды она вылила на голову.
Постепенно мир вокруг становился более чётким и осмысленным. Саша вспомнила, что они должны провести журналистское расследование в Выдерге.
Немедленно.
То, что на часах было пол-пятого утра, нисколько не смутило юную стажёрку, из которой ещё не выветрились самогонные пары. Она бросилась в гостиницу, чтобы разбудить напарника, однако тот невольно упредил её: спустился с крыльца и попытался справить малую нужду, но забыл снять презерватив.
Надеть что-то ещё он тоже позабыл.
— О! Сашок! Ты как? — пробормотал он, пытаясь избавиться от средства предохранения.
— Господи! Ч-чёрт! Одевайся! Нам ехать пора!
— К-куда?
— В Выдергу! Журналистское расследование! Господи, ну оденься же. Я ведь тут!
— И ч-чё? — спросил Климентьев. Не преуспев в борьбе с резиновым изделием, он присел на ступеньку и начал задрёмывать.
— Да вставай же ты, ч-чёрт! — Саша, обуреваемая похмельем и энтузиазмом, забыла девичий стыд и беззастенчиво трясла напарника за плечо, но тот засыпал на глазах.
Через десять минут улицу села огласило тарахтение «цундапа», на котором полная энтузиазма стажёрка держала путь в Выдергу, навстречу сенсации.
Одна.
* * *
Саша помнила слова главреда, что Валуйки и Выдергу разделяют три километра. После часового кружения по лесным и полевым дорогам она поняла, что выбрала неверное направление.
А точнее, заблудилась.
Едва она успела осознать это и ужаснуться, едва ей показалось, что она выехала на хорошую дорогу, которая всенепременно выведет к людям, как немецко-фашистский агрегат заглох.
Как полагается, без объявления войны. В один момент двигатель перестал работать, словно его никогда и не было.
Саша, больше озадаченная, чем обескураженная, слезла с седла и обошла немецкую машину по кругу. Видимых дефектов заметно не было. Что касается нарушений внутренних — в части принципа работы двигателей внутреннего сгорания Саша была полной профанкой. Она худо-бедно могла держать руль мотоцикла, но от одной мысли о том, чтобы «перебирать движок», ей становилось дурно.
Первая слезинка только скатывалась вдоль Сашиного носика, как вдруг над головой беззвучно пролетел оранжевый шар, испускающий пульсирующий свет.
От неожиданности Саша на две секунды забыла, что надо дышать. Она сморгнула, но шар не исчез — наоборот, стал зримо больше: явно пошёл на снижение.
Саша вспомнила байки «контактёров» о том, что при появлении «тарелок» глохнут моторы машин и отключается вся техника сложнее молотка.
Да. Это Оно.
Нечто не имеющее названия, из ледяных глубин космоса или из параллельного мира — явилось сюда, в депрессивное Нечерноземье, и она, Саша Игнатьева, ничем не примечательная девочка из семьи полунищих провинциальных интеллигентов — свидетель этого явления.
Она бросилась к мёртвому «цундапу», схватила из багажника фотоаппарат в чехле и бросилась вдоль опушки леса туда, куда опускался чудесный шар.
Страха в тот момент не было — разве что опасение, что она опоздает, и посланец иных миров так же беззвучно и неостановимо улетит. Но шар пока не спешил улетать — маячил за кронами берёзок, испуская нездешний свет. Саша бежала к нему, размахивая фотоаппаратом, как кистенём. Увлечённая погоней, она не смотрела под ноги и зацепилась за корень, полетела на землю, едва не распрощавшись с лодыжкой, а когда поднялась и огляделась — похолодела от ужаса.
Перед ней стояло существо, похожее на человека — высокого, сутулого, пузатого, длиннорукого и широкоплечего. Монстр с головы до ног был покрыт тёмно-рыжей шерстью, она росла и на его лице с выдающимися челюстями. Полуобезьянья морда странно и страшно контрастировала с глазами: совершенно человеческими, умными, глядящими на девушку с насмешливым интересом.
Жуткое подобие улыбки развалило лицо лесного существа.
— Х-хыгы аттэ… оугррр… уммб… — пророкотал он. Левая рука чудовища скользнула к низу пуза; девушка невольно проводила её глазами и увидела, как волосатая лапища теребит и поглаживает исполинские волосатые причиндалы. Член чудовища, похожий на высоковольтный кабель в изоляции, шевельнулся и потянулся — как показалось девушке, прямо к ней.
Саша завизжала и бросилась бежать.
Лесной человек мчался за ней, грозно взрявкивая на бегу, не догоняя, но и не отставая. Саша чувствовала, что монстр может догнать её в два прыжка, но не делает этого, желая развлечься с добычей — и это было особенно жутко.
Она не помнила, сколько времени длилась эта гонка, как вдруг перед ней возникла сияющая серебристо-голубая колонна.
Ошеломлённая девушка застыла перед ней, как вкопанная.
Колонна с мелодичным звоном рассыпалась на осколки, которые истаяли в воздухе. Перед полуобморочной Сашей явилось зефирное создание, исполненное изящества и нежности в той же мере, в какой волосатый лесовик был воплощением необоримой ярости и мощи. Саша зачарованно смотрела на круглое, как луна, лицо с узким подбородком, тонкими губами, изящно очерченным носом и не по-людски крупными непроницаемо-чёрными глазами, на покатые плечи и тонкие руки, полные упругие груди, гибкий стан и длинные стройные ноги — не в силах отвести взгляда. Удивительно, что признаки нездешнего происхождения этого существа — огромные глаза, вытянутая голова сферо-конической формы, узкие четырёхпалые ладони, бледно-бирюзовая кожа — не производили отталкивающего впечатления. Сашу переполняли противоречивые чувства: страх перед неведомым соседствовал со жгучим любопытством, завистливое восхищение — с пугающим её жадным тёмным влечением,
Сзади рявкнул косматый йети, и Саша непроизвольно прижалась к бирюзовой пришелице. Та мягко отстранила девушку и произнесла несколько напевных слов, звучавших, как дивная музыка. Йети порокотал что-то в ответ. Пришелица улыбнулась уголками губ и прикоснулась пальцами к вискам Саши.
Из её уст снова полилась напевная речь, но теперь Саша с удивлением обнаружила, что понимает её.
— Теперь твой центральный нервный узел может анализировать смысловые волны, которые генерирую я. Мы понимаем друг друга. Ты — меня, а я — тебя.
Йети рыкнул и заклекотал, и его ворчание сложилось в короткое, но осмысленное «понимать-слышать-говорить хорошо теперь».
— Я — Мориат. Он — Оур-Гварма, — прошелестела бирюзовая. — А как твои соплеменники обозначают тебя?
— Саша… Александра Александровна Игнатьева, — поправилась она. — Одна тысяча семьдесят второго года рождения, русская, член ВЛКСМ, стажёр в редакции «Крас…»
— Это избыточно длинный сигнал в вашей сигнальной системе, — прозвучал в Сашиной голове голос, перекладывающий напевное чириканье бирюзовой.
— Тогда можно просто Саша, — торопливо сказала член ВЛКСМ.
— Ты испытываешь страх, Саша. Ты боишься меня и Оур-Гварма?
— Да, — призналась девушка.
— Но ты можешь уйти. Мы не помешаем тебе и не причиним тебе вреда.
Саша помотал головой.
— Хочет видеть-слышать много! — прорявкал лесной человек.
— Тебя влечёт неизвестное. Ты хочешь получить новое знание. Новое впечатление. Новый опыт. Это обогатит тебя и сделает сильнее. Будь по-твоему…
Саша успела подумать, что работа в газете пока не очень обогатила её и вряд ли сделает сильнее, но в этот момент тонкие бирюзовые пальчики коснулись её водолазки, и ткань с еле слышным шорохом рассыпалась на мельчайшие пылинки, которые истаяли в воздухе. Саша ахнула от неожиданности. Бирюзовая девушка экономно улыбнулась уголками рта и так же легко избавила стажёрку от джинсов, кроссовок и белья. На Саше остались одни очки.
— Твоё тело обладает нормальной терморегуляцией для этого сезона. Зачем тебе искусственный покров из полимерного волокна? — с убийственным простодушием поинтересовалась Мориат.
Саша не нашла, что сказать.
— Сочная! Ярить хорошо! — рявкнул Оур-Гварма.
Бирюзовая Мориат взяла Сашу за руку и подвела к лесовику. Затем опустилась на колени, взяла обеими руками дрожащий от напряжения тёмный ствол косматого монстра и — Саша икнула от отвращения — погрузила его в рот.
Оур-Гварма довольно заворчал.
Саша попыталась осознать происходящее. Ранним утром на лесной опушке инопланетянка делала минет снежному человеку. За этим невообразимым актом любви наблюдает советская девушка, комсомолка, журналист районной газеты… притом совершенно голая. И эта девушка — она. Саша Игнатьева.
Но ей недолго довелось оставаться наблюдательницей. Мориат ненадолго освободила рот, взяла Сашу за запястье и заставила опуститься на колени рядом с собой.
Следующее, что она ощутила, были руки Мориат, обвившие её шею, и губы пришелицы на её губах.
Губы были прохладные и при прикосновении покалывали, как покалывают горло пузырьки газировки. Саша задохнулась. Ей в глаза ударил безжалостный свет далёких звёзд, тело ощутило смертоносный жар и безжизненный холод межгалактического пространства, её завертело в гравитационном вихре и расплющило тягой мёртвой звезды.
Её целовала сама Вселенная: бездоная, бесстрастная, вечная, мудрая и бездумная. И в следующий момент восходящая звезда краснозаветской прессы, знающая любовь из книг и статей, ответила бирюзовокожей посланнице иных миров горячим поцелуем.
Мориат отстранила Сашу. В следующий момент журналистка увидела перед своим лицом надувшийся член лесного чудища. Тонкие губы Мориат выпустили острый длинный язык, который заскользил по члену. Саша осторожно, словно пробуя горячий суп, потрогала губами член, потом прошлась по нему язычком. Кажется, ничего страшного. Набравшись смелости, она взяла чудовищный таран обеими руками, распахнула рот, закрыла глаза и наделась ртом на головку.
От сознания, что она творит нечто небывалое, противоестественное, запретное, у неё зазвенело в голове и тяжело забилось сердце. Всё её существо переполняло странное, неведомое томление, требующее выхода.
Это продолжалось долго. Они ублажали лесного монстра по очереди и вдвоём, Оур-Гварма кряхтел и рычал, похлопывал девушек своей дубиной по щекам и по тугим грудкам, и наконец с рёвом разрядился в рот журналистки.
Саша, чувства которой были обострены до предела, в первый момент опешила. Нет, она в теории знала, как происходит общение мужчины и женщины, знала о разных необычных формах совокупления… но ей и в голову не могло прийти, что свой первый сексуальный опыт она получит с созданиями, не принадлежащими к людскому роду, в само существование которых многие не верят. От остроты незнакомых дотоле ощущений голова её закружилась, а в низу живота собралась и распустилась тугая волна, от которой Саша содрогнулась крупной дрожью и издала гортанный животный стон.
«Это оргазм…» — отвлечённо подумала она, расслабленно опускаясь на траву.
Мориат молча склонилась над ней и принялась быстрым язычком слизывать с её лица и груди обильное семя. Сам лесовик тем временем похлопал бирюзовокожую по крепким ягодицам членом, который и не думал опадать после извержения, и вошёл в неё.
Мориат застонала, по чёрным глазам забегали золотистые искорки. Звёздная странница извивалась от пронзительного удовольствия, которое неумолимо охватывало Сашу…
* * *
Саша проснулась, когда солнце было уже высоко. Ни Мориат, ни Оур-Гварма не было. Девушка потянулась и счастливо рассмеялась: она вспомнила, как косматый монстр обхватывает её, дрожащую от сладкого предвкушения, своими ручищами и с удивительной бережностью опускает на свой кол, который, наверное, не ведает утомления и слабости. Возбуждённая сверх всякого предела, она принимает в себя естество чудовища безболезненно и радостно. Со спины её бережно поддерживает Мориат.
В объятиях монстров, между утончённой нежностью и беспримесной животной похотью, она кричит от бесконечного наслаждения на грани боли, от восторга, смешанного с ужасом.
…Что-то было потом, что-то важное… Ах, да!
— Ты должна взять это на память, — сказала бирюзовокожая демоница. Она сделала пасс рукой, и в четырёхпалой ладошке возник из воздуха огранённый в форме капли чёрный кристалл с бегающими в нём золотыми искорками.
Оур-Гварма выдернул клок шерсти и с удивительной ловкостью в считанные минуты свил шнурок. Мориат пропустила шнурок сквозь кристалл, надела его на шею Саше и скрепила концы.
— Это обогатит тебя и сделает сильнее, — сказала Мориат.
Что было потом? Куда они пропали? Были ли вообще или пригрезились ей под влиянием избытка самогона и нехватки... точнее, отсутствия секса?
Но вот он — небывалый кристалл, висящий на гайтане то ли из шерсти, то ли из проволоки. Саша провела по нему пальцами и не нашла узлов: бирюзовая пришелица непостижимым образом срастила два конца. Она обнаружила, что подарок монстров составляет единственное её одеяние, но это нисколько её не расстроило. Она чувствовала, что всё её существо переполняет неведомая Сила. Голова была удивительно ясной, готовой к любой умственной работе, движения точны и полны звериной ловкости. Глаза ясно видели даль до горизонта — ощущение, забытое с дошкольного детства… Беглый осмотр себя любимой показал, что изменилось и тело. Ушёл жирок с боков и животика, открыв сильную и гибкую талию, подтянулисть груди, голени стали неуловимо длиннее, а лодыжки — чуть тоньше… ровно настолько, чтобы все самцы сворачивали головы, когда она пройдёт в мини-юбке.
Саша мысленно восстановила в голове карту своих утренних блужданий. Ну конечно! До Валуйков рукой подать. Вот так, потом свернуть налево, по лесной дороге, и ещё налево — и она «дома»!
Она вскочила в седло. Через несколько секунд «цундап» мчал обнажённую наездницу по просёлку.
* * *
Климентьев считал себя человеком тёртым и повидавшим многое, но, когда перед «гостиницей» остановился пропавший «цундап», и с него бойко соскочила пропавшая напарница — совершенно голая, но державшаяся так, словно одета по последней моде — у него форменным образом глаза на лоб полезли.
— Что ты на меня так смотришь? У меня рог на лбу не вырос, — бросила она вместо приветствия.
— Сашка, ты где была? — выдавил он из себя.
— Грибы-ягоды брала, — ответила напарница.
— А почему голая?
— Тебе что-то не нравится?
Старый матёрый журналист не нашёлся, что сказать. Не то чтобы не нравилось… наоборот, нравилось. Настолько, что внутреннее давление грозило порвать ширинку к чёртовой матери. Другое дело, что неворужённым глазом видно: Сашка переменилась. Это было странно. И даже немного страшно.
— …Дай одеться. Хоть рубашку свою.
Климентьев спохватился, торопливо сорвал рубашку и протянул Саше. Девушка надела её, не забыв заметить «Ну ты и вонючка! Последний раз мылся перед Новым годом?», небрежно застегнулась, и в таком наряде стала едва ли не более соблазнительной, чем когда была полностью обнажённой.
— Чё случилось-то? — осторожно поинтересовался Климентьев.
— Да ничего не случилось. Проводила журналистское расследование.
— И что?
— Да всё ты наврал, конечно. Но придумал классно. Я напишу такой репортаж, что вы все охренеете, а Ильича, наконец, кондратий хватит. Ладно, поехали. Миссия выполнена.
Нет, Сашка определённо переменилась. Временами кажется, что это вообще не она, а её сестра-близнец, выросшая в приёмной семье.
Они сидели в «цундапе», и Саша прилаживала на голову штальхельм, как из-за угла вывернул Белая Кепка.
— Эй! Пресса! Слыхали?
— Что, опять НЛО приземлилось? — спросил Климентьев. — Или снежный человек у тебя капусту с огорода покрал? — Прошлым вечером Белая Кепка извергал истории о паранормальных явлениях с неутомимостью петергофского фонтана.
— Да не! По радио передавали — в Москве Горбача скинули. Танки едут, все дела…
Представители прессы хором присвистнули.
— А не свистишь, дядя? — спросил для очистки совести Климентьев.
— Чё мне свистеть-то, головой подумай! Не веришь — сам радио включи.
Аргумент был резонный.
— Ну что, напарник, — спросил Климентьев, повернувшись к коляске, — едем в Завет?
— В жопу Завет. Дранг нах Москау, шнеллер.
— Яволь.